Жизнь, сжатая в кулак: история одной репрессированной семьи

Статьи

Жизнь, сжатая в кулак: история одной репрессированной семьи

Мария Родионовна Колоскова (в девичестве Игнатьева) родилась в 1938 году на Широкой речке. Ее юность прошла в деревянном бараке, где в одной комнатке ютилась вся ее большая семья. О том, что им пришлось пережить, дочь кулака расскажет сама

Папиных родителей раскулачили и выслали из села в Курганской области в июле 1930-го, когда ему было 17 лет. Кроме него, у Игнатьевых было восемь детей: четыре сына и четыре дочери. Чтобы прокормить большую семью, они держали большой огород, две коровы, 12 голов мелкого скота, кур. Все это у них забрали, а людей посадили на телегу и отправили в Свердловский район. Младшая сестренка папы надела было валенки, чтобы хоть что-то у нее осталось на зиму, но их с нее сдернули. Остался дом, хозяйство, а Игнатьевых привезли в лес, на болота, дали пилы и топоры и сказали: «Стройте себе жилье». За один день разве что-то себе построишь? Вот и спали они в землянках, ели что придется. Дело было летом, можно сказать, им еще повезло.

Маминых родителей выслали в феврале. Семья Гилевых жила в Омской области в деревне Пестово. Была зима, когда их вместе с пятью детьми посадили на сани и повезли в никуда. Сколько они ехали, никто не знает. Самого маленького члена семьи, пятилетнего Прошу, укутали в тулуп, но он плакал всю дорогу – кушать ему хотелось и холодно было. Разве сердце матери это выдержит? Она умерла через год после этих событий, не перенесла такой удар. На новом месте Гилевым не дали ничего, кроме орудий, которыми они долбили мерзлую землю. Вместо матрасов они использовали лапник, им же перекрыли крышу у временного жилья.

Моя мама Анна была старшим ребенком в семье, еще до высылки она проучилась в школе всего одну зиму – не получилось у нее закончить даже первый класс, некому дома было прясть, шить да с маленькими сидеть. Эти умения ей потом пригодились: она ткала половики, шила нам телогрейки, вязала и на сенокосе не отставала от мужчин. Когда их выгоняли из дома, она успела заплести себе в косы денежную купюру. Конечно, на новом месте это очень пригодилось. Так и встретились на Широкой речке две семьи.

Они выжили за счет непосильного физического труда: копали землю, сажали много картошки, капусту, помидоры, свеклу, огурцы, завели со временем корову – это было первое, что по возможности покупали для семьи, чтобы обеспечить себя мясом, молоком, сметаной, творожком, простоквашкой. Когда родители познакомились и поженились в 1935 году, бабушка с дедушкой их этим поддерживали.

Пережитое отразилось на характере мамы и папы. Они были терпеливыми людьми, мужественно все переносили. Мы никогда не слышали от них упреков, никогда в нашей семье не возмущались, что тяжело. Жизнь шла своим чередом, родители старались нас воспитать и дать то, что им было по силам. А мы, понимая такое положение, не знали фразы «Я хочу». Помню, только один раз я сказала вечером, когда была маленькая: «Мама, хочу есть». Она ответила: «Подожди, доченька, папка с работы придет и все вместе есть будем».

В одной комнате в бараке жили мы по несколько семей. Родители, бабушка с дедушкой, нас четверо - все в одном помещении в 22 метра. И спальня в ней была, и отхожее место – все здесь. Перегородками служили простыни. Каждый год в бараке, хоть и тесно было, ставили елку. Из обложек тетрадей мы делали бусы, флажки, вешали на елку конфеты и звали гостей. Все знали, кто из какой семьи, но дружили, женились.

Когда пришла война, отца не забрали на фронт. Он был военным железнодорожником и на паровозе возил торф на электростанцию, откуда сырье поступало на заводы в Свердловск. 12 часов и в день, и в ночь, не разгибая спины закидывал он в топку паровоза топливо. Мама до 1944 года работала на погрузке торфа, таская тяжелые корзины в вагонетки даже беременной – это сказалось на здоровье, после войны в нашей семье родилось и не выжило еще несколько детей. Две мои младшие сестренки появились на свет уже в 52-ом и 54-ом году. К тому времени отца уже реабилитировали. Так и получилось, что четверо старших детей в одной семье считаются жертвами политических репрессий, а двое младших уже нет.

Я не могу сказать, что между нами была какая-то разница из-за этого статуса, просто во времена моей юности родителям было тяжело. Когда в 53-м году я закончила семь классов и поступила в педучилище, у меня не было демисезонного пальто и резиновых сапог. Я ходила в мамином суконном, которое было мне сильно велико, на нем просто перешили пуговицы. Зима наступила – у меня не было зимнего пальто, я ездила на учебу в телогрейке. И только на следующий год мне сумели его купить.

Момент реабилитации отца в 47 году мы не праздновали. О том, что родителей реабилитировали, мы, дети, вообще узнали с десяток лет назад. Видимо, им просто выдали паспорта, а они нам об этом ничего не сказали. Мы всегда отмечали мамин день рождения, думая, что она родилась в 1913 году, а потом нашли в комоде ее паспорт, где был указан 1911 год. У них же на руках тогда не было документов – в бараке жили по справкам, отмечаясь каждый день у коменданта. Видимо, когда им паспорта отдали, они просто убрали их, не заглянув внутрь.

Мои родители о прошлом предпочитали не говорить. Молчали и все вокруг, это не обсуждалось. Один раз мне напомнили о статусе «раскулаченной», когда после окончания педучилища дело дошло до распределения. В закрытый город Новоуральск подавали заявку на 30 человек, а пропустили только 25. Я оказалась в их числе, а моя подружка из второго подъезда нет. Помню, как ее мама на весь поселок кричала: «Вашу дочь кулака и то пропустили, а у моей дочери отец на войне без вести пропал, мы что – виноваты?!» Разве приятно было это слышать? Конечно, нет.

Об истории нашей семьи мы с сестрой узнали совсем недавно, когда решили обратиться в архив. Нам очень хотелось найти ответ на вопрос: ну за что? В архиве выдали нам на каждую фамилию по тоненькому листочку. Так мало осталось от жизни такой большой семьи. Жизнь Игнатьевых уместилась в три абзаца, из которых стало понятно, что, чтобы выжить, они продали мясо на смешную по нашим временам сумму в 190 рублей. Знали об этом, наверное, местные чиновники, и этого оказалось достаточно. Крестьянин Гилев критиковал власть - ну здесь хотя бы причина есть.

Мы все это списали себе в тетрадь и через полчаса вышли на улицу совершенно растерянные. В голове только и крутился вопрос: почему? Стали допрашивать брата нашего папы, дядю Пашу. Он сказал: «Девочки, не поверите, но первые шаровары мне мама сшила, когда я в школу пошел. До это мы все в холщовых рубашках до самого пола бегали, пока не вырастем из них». Разве же это богатство? Не эти люди были виноваты, а террор.

Когда я оглядываюсь назад, на свое прошлое, мне кажется, что все было нормально: вроде войну выиграли, страну подняли. Но стоит мне увидеть словосочетание «сталинские репрессии»», сразу все в душе переворачивается, и я повторяю свой вопрос: За что у нас забрали все? За что? Мне кажется, об этой странице нашей истории важно рассказывать. Мы с членами ассоциации жертв политических репрессий делаем это каждый год. В октябре встречались с 8-классниками в Среднеуральске, показывали кино «Мы выжили». Я спросила, знают ли они, что такое «раскулачивание», услышала молчание в ответ и поделилась с ними своей историей.

30 октября в Верхней Пышме состоялось возложение цветов к Мемориалу памяти жертв политических репрессий

После визита в архив я записала ее в семейный альбом. Мы работали над ним с внучкой: я искала факты, подбирала фотографии, составляла семейное древо, а она оформляла все это на компьютере. Мне хотелось оставить что-то после себя. У нас очень большая семья, теперь у каждого есть по экземпляру. И в нем - вся наша жизнь.

Елена ЧЕТКОВА

Фото Алисы ЩЕРБАКОВОЙ